«Апостолы и ангелы»

     Иные человеческие характеры и душевные состояния представлены в восседающих на тронах апостолах, над которыми тесно сгрудились их хранители — ангелы. В сущности эти фигуры еще в большей степени, чем праотцы, близки к теме рая, высшего блаженства и совершенства. В «Шествии в рай» апостолы, смешиваясь с толпой праведников, сами заражены их энтузиазмом. На этот раз они пребывают в отрешенности от всего земного, от простых человеческих чувств. В фигурах есть уже предвосхищение позднейших произведений Рублева: один из ангелов и апостол близки к ангелу и к Павлу Звенигородского чина. В их выполнении ясно заметна рука того же мастера.

     В фресках Успенского собора угадываются черты зрелого стиля Рублева. Изящество пропорций, гибкость контуров, соразмерность движения и покоя достигают высшей степени. Однако здесь Рублев столкнулся с теми же трудностями, что и Данте в своей «Божественной комедии», когда после волнующих строк, посвященных блужданиям среди мрака «Ада» и мглы «Чистилища», он переходит к пронизанным светом, бесплотным идеальным образам «Рая». Действительно, в восседающих на тронах апостолах меньше волнующей человечности, чем в шествующих в рай праведниках: одни из них обращаются друг к другу, но не вступают в живую беседу; другие как бы поучают друг друга, дидактика придает им некоторую холодность. Своей изящной осанкой и гибкостью апостолы уже позволяют предугадать образы, позднее воплощенные Рублевым в его шедевре. В выполнении отдельных фигур появляется и отточенное совершенство формы.

     Среди них выделяются Иоанн Богослов с тревожным озабоченным выражением лица, а также лицо евангелиста Луки с характерной жидкой бородкой и широко раскрытыми глазами с подчеркнутыми черными зрачками. Одно из главных достоинств этих фресок — нежный переливчатый колорит, который прекрасно гармонирует со свободными, ритмичными контурами фигур.

 Больше теплоты и сердечности в фигурах ангелов над апостолами. Один из ангелов, со склоненной головой, полон безотчетной грусти, выражения душевной тонкости, отзывчивости к высшему совершенству и способности к нему приобщиться. В другом ангельском лике несколькими положенными штрихами передано выражение надежды в глазах, по-детски доверчиво устремленных к престолу. Наконец, в третьем ангеле менее отчетливо выражено его душевное состояние; он находится на той стадии блаженства, на которой волнения и страсти покидают человека. Зато в этом ангеле пленительно изящество черт лица и решительность той дуги, которой обрисована его чуть склоненная голова. Глядя на эти ангельские лики и припоминая все то, что мы знаем о Рублеве, можно подумать, что в преддверии своей славы художник уже нащупывал созвучия, которые восторжествуют в его шедевре.

     Действительно, в фигурах апостолов и ангелов Рублев почти подошел к своей главной теме. Его захватило состояние гармонии, душевного благородства и спокойствия. Но художнику еще не хватало   стержня для того, чтобы грация внешнего облика и утонченность чувств наполнились глубоким внутренним смыслом. В драматичных многофигурных сценах Страшного суда невозможно было найти повод для превращения живописного образа в подобие отточенного кристалла, для сообщения краскам той чистоты и яркости, которыми фрески всегда уступают иконам.