Андроников монастырь

     И потому нам так дороги такие места, как Андроников монастырь, где самые камни напоминают о том, что Рублев это вовсе не поэтическая легенда, а живой человек, который жил и творил в пределах монастырской ограды. Правда, его могильной плиты не сохранилось, но у «Андрония» мы стоим на земле, по которой ступал великий художник, и это не может не переполнять радостным волнением.

     За истекшие века многое здесь изменено и искажено позднейшими наслоениями. Монастырские стены восстановлены были уже на нашей памяти в год рублевского шестисотлетия. И все же достаточно отбросить все наносное и случайное, и перед нами выступит первоначальный силуэт Андроникова монастыря во всей своей благородной чистоте.

     Люди соорудили этот миниатюрный кремль в целях обороны на высоком холме над узкой лентой реки. Сейчас Яуза заключена в каменную броню, но как и прежде огибает основание холма. На его вершине высится площадка монастыря, укрепленная оградой, в середине ее — белокаменный собор. Подобно тому, как холм увенчан собором, так собор увенчан стройным куполом. Река, холм, собор, купол и над ними высокий небосвод. Эта многоступенчатая пирамида радует своей устойчивостью и соразмерностью.

     Есть неизъяснимая прелесть в этом окраинном уголке Москвы, с его древнейшим каменным сооружением города. На ничем не стесненном открытом холме московское небо кажется и выше, и шире, и светлее. Здесь ничто не нарушает непривычной для города тишины. Самые пролеты между зданиями звучат как музыкальные интервалы. После ослепительного блеска кремлевских соборных глав здесь особенно ценишь прелесть московской белокаменной кладки.

     Еще совсем недавно поверх невысоких стен Андроникова монастыря отчетливо просматривалась величавая панорама Кремля. Теперь она почти заслонена новостройками. Но самая возможность увидать отсюда Московский Кремль невольно наводит на мысль о том, как художник когда-то совершал свой путь ко двору великого князя, куда уже стягивались тогда нити со всех концов нашей страны.

     Конечно, он шел не по теперешним городским магистралям, а напрямик, кратчайшей дорогой, какой люди ходили по Москве в годы последней войны, когда все заборы пошли на топку. Быть может, он шел сторонкой через московские слободы, искоса поглядывая на черные посадские избы, на бесконечные бревенчатые заборы, на сараи, стога, огороды, на эту ему непривычную и неприглядную мирскую суету. А может быть, он и останавливался, любуясь, как чинно пересекает зеленую лужайку вереница гусей, как кружится крикливая стайка галок вокруг колокольни. Подобный контраст церковного и мирского встречается и в лицевых рукописях того времени. На заглавных страницах важно восседают согбенные над писанием евангелисты, между тем по страницам текста беззаботно разбросана всякая земная тварь: зверушки, птички и морские гады.