70 вопросов по гео от гму 31

Кризис евроцентристского мира (конец XIX – начало хх века)

Сущность кризиса
В конце XIX-начале ХХ в. наметились качественно новые черты в социально-политическом развитии капитализма. Так называемый свободно-предпринимательский капитализм, господствовавший в период промышленной революции в большинстве наиболее индустриально развитых стран Запада, перерос в корпоративный или государственно-корпоративный капитализм.
Считалось, что при свободно-предпринимательском капитализме решающую роль в производстве материальных благ играют индивидуальные мелкие, средние и крупные предприниматели, которые, вступая друг с другом в отношения свободной, ничем не ограниченной конкуренции, обеспечивают оптимальное развитие экономики и материальное благосостояние всего общества.
Государству, во всяком случае в теории, отводилась роль постороннего наблюдателя, который якобы не должен вмешиваться в свободную игру рыночных сил, а призван лишь обеспечивать необходимые условия для эффективного проявления и функционирования этих сил. Предполагалось, что невидимая рука рынка сама по себе без вмешательства посредников в лице будь то государства, партий или отдельных лиц способна навести порядок в экономической и социальной сферах.
Господствовал принцип - «каждый за себя». Успех в предпринимательской сфере рассматривался как признак избранности человека, его состоятельности, дееспособности и эффективности. Такая установка в конечном итоге привела к утверждению в сознании наиболее удачливых предпринимателей и бизнесменов идеи о выживаемости наиболее приспособленных к жизни. Особенно притягательной эта идея оказалась для крупных капиталистов, магнатов, создавших огромные корпорации, финансовые и финансово-промышленные империи. В действительности же подобный капитализм никогда и нигде не существовал и не мог существовать. Даже в США, которые в конце XIX-начале ХХ в. считались классической страной свободно-предпринимательского капитализма, государство, как на федеральном, так и на штатном уровне довольно активно вмешивалось в экономическую и социальную сферы. Так, по мнению многих специалистов, без существенной государственной помощи невозможно было бы строительство широчайшей сети железных дорог, которая внесла огромный вклад в освоение громадного североамериканского континента.
Эволюция капиталистического общества в последние десятилетия XIX в. сопровождалась сужением сферы действия принципов свободной конкуренции и ничем не ограниченного свободного рынка. Это в свою очередь свидетельствовало о четко проявляющемся противоречии между декларированными принципами индивидуальной свободы и равенства возможностей и капиталистическими реальностями. Убыстряющимися темпами шел процесс централизации и концентрации производства.
В условиях постоянно обостряющейся конкуренции мелкие и средние предприятия, встречая непреодолимые трудности в борьбе с более сильными конкурентами, оказывались на обочине экономической жизни. Их положение усугублялось появлением разного рода капиталистических объединений в виде корпораций, трестов, синдикатов и т.д., которые так или иначе сосредоточивали в своих руках большую часть производства и сбыта наиболее доходных видов промышленной продукции. Устанавливая монополию в целых отраслях, они обеспечивали свое господствующее положение в экономике соответствующих стран.
В результате в начале ХХ в. в Германии, например, вся электротехническая промышленность сконцентрировалась в двух крупнейших корпорациях: Всеобщей электрической компании (АЭГ) и компании Сименса-Гальске-Шукерта. По существующим данным, к 1909 г. девять крупнейших банков контролировали 83% всего банковского капитала Германии. В США уже в конце XIX-начале ХХ в. были созданы финансово-промышленные империи, которые и поныне занимают влиятельные позиции в экономике страны: нефтяная Дж.Рокфеллера, железнодорожная Гульда и Вандербильда, стальная Дж.П.Моргана и др. В Великобритании к 1913 г. 12 крупнейших банков сосредоточили в своих руках 70% всего банковского капитала страны. Аналогичные процессы были характерны и для экономик Франции, России и других крупных стран Европы и Северной Америки.
Иначе говоря, свободно-предпринимательский капитализм стал превращаться в корпоративный или государственно-корпоративный. В итоге стало очевидным, что рынок сам по себе не в состоянии решить множество социальных и экономических проблем, стоящих перед обществом, что, разрешая одни проблемы, он порождает множество новых, не менее сложных и трудно разрешаемых проблем. Обнаружилось, что пропаганда свободной, ничем не ограниченной конкуренции и свободно-рыночных отношений служит интересам узкой группы богачей, финансовых и промышленных магнатов, которые предпочитали руководствоваться законом джунглей, оправдывавшим право сильного подчинять себе, подавлять и уничтожать слабых.
Наметились существенные сдвиги в духовно-нравственном развитии западного общества. Уже со времен Гегеля для европейского сознания стало характерно все большее осознание надвигавшегося кризиса западного мира. Это осознание первоначально нашло таких наиболее ярких глашатаев, как С.Кьеркегор и Ф.Ницше. В конце ХIХ-начале ХХ в. многие выдающиеся умы того периода поставили недвусмысленный диагноз прогрессирующей болезни западной рационалистической цивилизации. Чтобы убедиться в широте и популярности подобных умонастроений достаточно просмотреть соответствующие работы О.Шпенглера, Н.Бердяева, К.Ясперса, П.Тиллиха, П.Сорокина, С.Л.Франка и многих других мыслителей ХХ в. Дух всех этих работ наиболее лаконично и емко выражен в названии известной книги О.Шпенглера «Закат Европы», а также в высказанном П.Сорокиным мнении о том, что «творческие силы западной культуры увядают», что «солнце западной культуры закатилось».
Эту же мысль К.Ясперс в несколько иной форме сформулировал так: после первой мировой войны «появилось ощущение конца человеческого существования вообще, преобразования, охватывающего все народы и всех людей без исключения, которое ведет то ли к уничтожению, то ли к рождению нового. Это еще не было самым концом, но знание о том, что конец возможен, стало всеобщим».
Я весьма далек от буквалистского понимания и принятия всего того, что было сказано и написано по этому поводу, поскольку это невозможно правильно оценить без должного учета конкретного контекста. Но все же не могу не согласиться с теми авторами, которые пришли к выводу, в наиболее четкой форме сформулированному П.Сорокиным: «Мы живем и действуем в один из поворотных моментов человеческой истории, когда одна форма культуры и общества (чувственная) исчезает, а другая форма лишь появляется».
И действительно, конец ХIХ-начало ХХ в. ознаменовались кардинальными сдвигами в общественном сознании и общественно-политической мысли, которые позволяют говорить о переменах эпохального масштаба, поставивших на повестку дня «переоценку всех ценностей», о которой так настойчиво предупреждал Ф.Ницше. Анализ реальных процессов и явлений, определявших облик рассматриваемого периода, убедительно показывает, что речь идет не просто об экономических и политических катаклизмах, которые являются скорее симптомами, нежели причинами более глубоких изменений, затронувших цивилизационные основы жизни, ценностную систему, мораль, культуру, науку, философию и религию.
Как правило, именно переоценка всех ценностей лежит у истоков нового мировоззрения. Применительно к рассматриваемому периоду это наиболее ярко проявилось в важнейших областях научного знания, где были сделаны качественно новые открытия, которые буквально перевернули господствовавшие до того периода представления о материи, пространстве, времени. Они в конечном итоге оказались своеобразными проявлениями сущностной трансформации метафизических и онтологических основ самой человеческой жизни.
Симптомами этой трансформации стали своеобразное расщепление (подобно расщеплению атома), расчленение целостного сознания, возникновение и распространение различных, порой самых причудливых идей, течений, школ в культуре, искусстве, литературе, ставших известными под собирательным названием «дегуманизация искусства», изменение привычных форм жизни, потеря устойчивости, рост неуверенности и т.д., оказавшееся и причиной, и следствием великих мировых катаклизмов ХХ в.
В сфере сознания предвестниками и свидетелями этих катаклизмов стали «сумерки богов», происшедшая множество раз и во множестве форм «смерть бога» и разбожествление мира. По справедливому замечанию А.Камю, «вопреки мнению его христианских критиков, Ницше не вынашивал планов убийства бога. Он нашел его мертвым в душе своей эпохи».
Особо следует здесь говорить о наметившихся к тому времени тенденциях и процессах деперсонализации, определенного, так сказать, надлома сознания людей, его вступление в состояние некого потока, но не в смысле движения от одного рубежа к другому, а некой флюктуации и разжиженности, при которых оно теряет устойчивость, определенность и предсказуемость.
«Рим - владыка, если богов чтит: от них начало, в них и конец найдем», - писал древнеримский поэт Гораций, имея на то более чем достаточно оснований. Падение с пьедесталов или смерть богов часто знаменует собой упадок и смерть старой и восхождение новой цивилизации. Как правило, народы не долго переживают исчезновение своих богов. Глубоко был прав Г.Лебон, когда писал: «нет ничего более разрушительного, чем прах умерших богов».
Банально звучит утверждение, что идеи и люди, их воплощающие, руководят миром. Причем зачастую не имеет значения - истинны они или ложны. Мобилизующие мифы, символы, иллюзии составляли один из могущественных факторов истории. Именно им во многом обязаны своим появлением колоссальные пирамиды и сфинксы в Древнем Египте и гигантские христианские соборы в Европе. Их именем и под их сенью создавались и уничтожались громадные и могущественные империи.
Империи Чингис-хана, Александра Македонского и некоторые другие оказались кратковременными, по-видимому, именно потому, что они не подкреплялись определенной единой религией. Завоеванные народы в этих империях не принуждались к принятию религии поработителей, за ними сохранялись их верования. Главным стимулом завоеваний была материальная добыча. Г.Лебон не без оснований считал, что на судьбы народов глубокое влияние оказывают не столько воины и революции, опустошительные следы которых скоро изживаются, сколько перемены в основных идеях, понятиях и верованиях, которые связаны с тем, что основополагающие элементы самой цивилизации осуждены на преобразование. Настоящие революции, чреватые опасностью для существования того или иного народа,- это революции, происходящие в его мысли.
Истина состоит в том, что человек создает себе богов и кумиров, но сам он довольно быстро оказывается порабощенным ими. Иго обычая и общественного мнения довлело над жизнью всех поколений, исчезнувших в густом тумане истории. Поистине сократовским мужеством и готовностью умереть за это мужество должен был обладать человек, вознамерившийся бросить вызов обычаю и общественному мнению.
Разумеется, это сложный вопрос, требующий самостоятельного рассмотрения. Здесь отметим лишь то, что в целом ХХ в., во всяком случае первую его половину, можно назвать с точки зрения судеб ряда стран и народов периодом затянувшегося, перманентного смутного времени, затронувшего все стороны и аспекты человеческого бытия. В такие времена нередко духовные начала жизни людей и целых человеческих обществ возносятся на новые высоты или же столь нередко духовные ценности отступают на задний план и их творцы сносятся с пьедесталов, нарушаются привычные иерархии их приоритетов. Страх перед крушением привычных образов жизни и неопределенным будущим может и окрылить, и парализовать волю и сознание людей. Как отмечал К.Ясперс, «все великое есть явление на стадии перехода».
В условиях потери ориентиров люди склонны в поисках защиты либо сплачиваться вокруг старых богов, либо возводить на пьедестал новых кумиров и идолов, либо бездумно окунаться в беспорядочный, хаотический поток событий. Именно в такие времена бедствий и переломов создается наиболее благоприятная почва для появления разного рода мечтаний, утопий, проектов о совершенном устройстве мира. И неизбежна беда, возможно вселенских масштабов, если эти мечтания выдвигаются людьми, одержимыми сатанинскими побуждениями насильственного осчастливления людей, побуждениями власти, господства, подчинения всех людей своей воле и т.д.
Поэтому неудивительно, что конец ХIХ-начало ХХ в. так богат проектами, идеями, учениями, предлагавшимися в качестве руководства к поискам путей, по которым Запад может и должен идти. Хотя О.Шпенглер ставил своей целью формулирование новой философии, философии будущего, вместе с тем он подвергал сомнению саму возможность какой-либо философии «на метафизической истощенной почве Запада». Но все же большинство мыслителей были убеждены в обратном. Так, выдающийся представитель западноевропейской общественной мысли Э.Гуссерль, назвав создавшуюся в начале ХХ в. ситуацию в философии «кризисом заблудшего рационализма», предлагал свою феноменологическую философию в качестве средства «вразумления» человечества для его освобождения от этого «заблудшего рационализма». С теми или иными оговорками подобных позиций придерживались такие столпы западной мысли, как М.Хайдеггер, К.Ясперс, Ж.-П. Сартр и др.
Пути выхода из кризиса
Не затрагивая сложнейшие проблемы социально-философского и идейно-политического развития эпохи, укажем лишь, что, как показывает исторический опыт, существуют два пути переустройства общества: революционный и реформистский. Поэтому неудивительно, что все выдвинутые в тот период проекты и программы сводились к двум основополагающим альтернативным путям разрешения вставших перед капитализмом проблем: либерально-демократическому реформистскому и тоталитарно-авторитарному революционному. Причем каждый из них имел свои национальные, региональные и системные разновидности.
Ряд ведущих стран, такие как США, Великобритания, Франция, Швеция, Дания, Голландия и другие, избрали путь постепенных социально-экономических и политических преобразований капитализма. При существовавших между ними разногласиях приверженцами реформистского пути преобразования общества выступили все главные социально-политические силы, признававшие основополагающие принципы рыночной экономики и политической демократии. Их объединяло осознание необходимости в создавшихся в тот период условиях расширения роли государства во всех сферах жизни общества, особенно в социальной и экономической, для предотвращения и преодоления негативных последствий рыночной экономики. В целом речь идет о тех силах, которые в основу своих социально политических программ положили установки и принципы идейно-политических течений либерализма, консерватизма и социал-демократии.
Прежде всего подверглись ревизии идеи свободного рынка и свободной конкуренции. Изначально присущий либерализму индивидуализм был в значительной степени модифицирован и уравновешен признанием значимости коллективного начала и позитивной роли государства в жизни общества. Исторической заслугой социально-политических сил, придерживавшихся идей и концепции этих течений, является то, что они сыграли ключевую роль в формировании и институционализации в конце ХIХ-первые десятилетия ХХ в. основных принципов и институтов современной политической системы, таких как парламентаризм, разделение властей, правовое государство и др., которые в конечном счете были приняты всеми основными политическими силами и партиями.
Водоразделом, четко и бесповоротно утвердившим развитие западного капитализма по социально-реформистскому пути, стал великий экономический кризис 30-х годов нашего века. В тот период были заложены основы так называемого государства благосостояния, сыгравшего ключевую роль в разрешении множества социальных проблем путем реализации программ социальной помощи низкодоходным и неимущим слоям населения, принятия мер, направленных на решение проблем безработицы и т.д. При этом обнаружилась теснейшая связь между демократией и свободным рынком, капитализмом и демократической системой правления. Демократическое государство является гарантом существования и эффективного функционирования рыночных отношений и свободной конкуренции, самого капитализма как социально-экономической системы. Освобождая людей от внеэкономических форм принуждения, ликвидируя всякого рода сословные и номенклатурные привилегии в данной сфере, демократия создает наилучшие условия для реализации экономической свободы индивидуального члена общества. В этом смысле свобода есть функция нормально работающих институтов собственности и законности.
Однако весь мировой опыт XX столетия убедительно свидетельствует, что нередко капитализм, хотя, возможно, и деформированный, вполне совмещался с подлинно тираническими формами правления. Не секрет, что при нацистском режиме в Германии, фашистском в Италии, франкистском в Испании и т.д. диктаторские политические машины были созданы в своей основе на капиталистической инфраструктуре, хотя она и была подчинена всемогущему государству. Они свидетельствуют о том, что капитализм и рыночные отношения необходимые, но недостаточные условия для утверждения политической демократии. Но тем не менее важно учесть, что на протяжении ХХ в. все без исключения демократии основывались на рыночной экономике. Плановая или государственная экономика всегда предполагала диктаторскую политическую систему.
Авторитарно-тоталитарный путь воплотился в большевизме и фашизме, которые выступили в качестве соответственно альтернатив центристскому реформаторскому пути развития капитализма в социально-экономической сфере и либеральной демократии в политической сфере. Причем за короткий период из незначительных групп они превратились во влиятельные общественно-политические движения, которые сумели подчинить своему господству сотни миллионов людей многих стран и народов. Общим для обоих вариантов было то, что они являлись порождением наметившегося на рубеже двух веков и особенно в ХХв. кризиса западного духа и образа жизни и одновременно альтернативными друг другу попытками преодоления этого кризиса на путях радикального переустройства самого образа жизни.
Как по своим целям (радикальная замена существующей общественно-политической системы совершенно новой системой), так и по использованным при этом методам (революционный переворот, насильственное свержение существующей власти) оба главных течения тоталитаризма представляли собой революционные движения, поскольку предлагали радикальное изменение существующей системы путем насильственного переворота. Разница между ними заключается в том, что социалистическая революция, осуществленная в России, носила, во всяком случае в теории, «прогрессивный» характер, поскольку руководствовалась идеалами всеобщего равенства, социальной справедливости, интернационального единства всех народов и т.д., а фашистские перевороты, совершенные в Италии, Германии, Испании и некоторых других странах, - «консервативный» характер, так как в их основе лежали праворадикальные идеи национализма, расизма, имперской великодержавности, апология насилия и т.д.
Тоталитаризм, изменивший социально-политический облик человечества, является порождением рационалистического миропонимания в европейском его исполнении. Это именно тот случай, когда сон разума рождает чудовищ. Это именно тот случай, когда чудовище - Франкенштейн, явившийся миру в двух главных ипостасях - большевизма и нацизма, - возжелал уничтожить и полностью подчинить себе своего же создателя - западную рационалистическую цивилизацию. Показав несостоятельность позиции Х.Арендт, которая считала, что идеология нацизма была чужда истории европейской мысли, что она проникла в европейскую культуру из некого тайного концептуального подземелья, Э.Геллнер писал: «Конкретное соединение составивших эту идеологию элементов, таких как отрицание универсализма, утверждение культурной сплоченности и одновременно жестокости, необходимой в борьбе за существование социальной дисциплины и иерархии в противовес анархии рынка и т.д.,- не может, конечно, считаться итогом европейской традиции, но вместе с тем и не выходит за ее пределы. Натурализм этой идеологии делает ее продолжением идей Просвещения, ее коммунализм, культ местных особенностей говорит о ее прямой связи с романтизмом, возникшим как реакция на Просвещение».
Добавим к этому, что в законченном виде тоталитаризм представляет собой феномен ХХ в., он порожден научно-техническими достижениями этого столетия и вызванными ими к жизни формами ментальности. Если верна данная точка зрения, то можно допустить, что в ХVIII в. невозможно было себе представить такие аберрации ХХ в., как нацизм и большевизм. Беспрецедентные успехи научно-технического прогресса ХХ в. позволили создать атомную, а затем и водородную бомбы, которые стали угрозой самому существованию человечества. Был прав Б.Брехт, который говорил, что «атомная бомба и как техническое, и как общественное явление есть конечный результат научных достижений и общественной несостоятельности Галилея».
Секуляризовав и рационализировав мир, мы, как подчеркивал П.Тиллих, заглянули в тайники зла глубже, чем большинство прежних поколений. В итоге мы отвергли чувство неисчерпаемой таинственности жизни, безусловную преданность и идею смысла жизни в их божественных формах. Но оказалось, что они могут вернуться к нам в самых чудовищных, демонических формах. И действительно, именно рационалистическая цивилизация породила грандиозные аберрации, наиболее уродливыми проявлениями которых стали нацизм и большевизм.
Тоталитарные режимы, достигшие своей логически завершенной формы в нацизме и большевизме, представляли собой в некотором роде гигантские гнойные нарывы на теле западной цивилизации. В титанической борьбе, развернувшейся на необозримых просторах евразийского континента, западная цивилизация сумела мобилизовать все свои здоровые силы, всю свою витальную энергию, чтобы одолеть силы разрушения. Необходимо учесть, что эта борьба, как ни парадоксально, пробудила к жизни базовые компоненты европейской рационалистической цивилизации, которые в силу закона энтропии постепенно теряли творческий, созидательный импульс или даже клонились к упадку. В титанической борьбе этим базовым компонентам удалось одержать верх над тоталитарными метастазами, органическими щупальцами вросшими в тело европейской цивилизации.
Все это свидетельствует о том, что тоталитаризм, равно как и социал-реформизм, - общеевропейский феномен. Можно сказать, что он родился в Европе и является уродливым порождением Просвещения, идеи прогресса и модернизации. Все его разновидности провозглашали своей целью тотальную трансформацию общества с помощью революции.
Конец евроцентристского мира ознаменовался после второй мировой войны постепенным распространением по всему земному шару институтов, ценностей и отношений не только свободного рынка и либеральной демократии, но и тоталитаризма. При всем том сначала поражение фашистских режимов во второй мировой войне, а затем крах коммунистических режимов в Восточной Европе и СССР в конце века продемонстрировали, что обе разновидности тоталитаризма оказались тупиковыми ветвями развития современного человечества. Но тем не менее они определили основные направления и тенденции развития человечества в течение большей части ХХ в.
Когда говорят о кризисе западного сознания, то имеют в виду прежде всего кризис рационалистического сознания. Рационализм и связанная с ним наука в собственном смысле слова предполагают некую дистанцированность между человеком и его творениями. Поскольку и то, и другое в своей нераздельности - творения европейского гения, на почве Европы они развернулись в полную силу. Само собой напрашивается вывод, что именно для европейского сознания в полной мере характерна дистанция между человеком и его творениями.
Именно этот феномен сыграл громадную роль в рациональном, научном познании мира, его разложении на составные элементы и скрупулезном их объяснительном анализе. Как писал М.Хайдеггер, «в западной части мира на протяжении веков ее истории наука развернула нигде более не встречающееся могущество и идет к тому, чтобы наложить свою власть на весь земной шар». Вместе с тем обнаружилось, что рационализм, научный подход к миру - вещь неоднозначная, что их абсолютизация имеет также свои теневые стороны и немалые издержки. Еще великий Гете говорил: «человечество станет умнее и рассудительнее, но не лучше, счастливее и деятельнее».
И действительно, прогрессивное восхождение цивилизации сопряжено с экспоненциальным расширением умственных способностей человека, бесконечным усовершенствованием его технических навыков. Но в то же время обнаружилось, что при неоспоримом господстве рационализма и сциентизма в конечном счете талантливая ювелирная работа приходит на смену акту или актам великого творческого порыва. Дополнявшие и взаимообусловленные друг другом секуляризация, прагматизация, позитивизация и рационализация сущностных характеристик общественной жизни в конечном счете привели к тому, что верным признаком времени стали, говоря словами А.Эйнштейна, «совершенные средства при неясных целях».
Основополагающие ценности жизнеустройства рационалистической цивилизации (ценности индивидуальной свободы, гражданского общества, демократии и т.д.), став общепринятыми, рутинными, как бы приобрели статус повседневных задач, разрешаемых в ходе постоянных дискуссий, споров, компромиссов, сделок и т.д. Для сдерживания и тем более блокировки энтропии витальной энергии они недостаточны, потому что не способны пробуждать и вызывать к титанической борьбе те латентные силы, которые в потенции содержатся, по-видимому, в любом человеческом сообществе, но реализация которых зависит от способности самого сообщества постоянно доказывать свою идентичность и пригодность к истории. Здесь уместно напомнить слова Гете о том, что ничто великое в мире не совершалось без страсти.
При всем том, говоря о кризисе жизни, построенной на рационалистических началах, кризисе самой рационалистической цивилизации, нельзя представлять дело таким образом, что рационализм и рациональное начало исчерпали себя и их место теперь в антикварных лавках Истории. Рационалистический подход поднял человеческий гений на невиданные высоты, позволил ему проникнуть в тайны микро- и макромира. Рационалистическое обустройство жизни создало удобства и комфорт, о которых люди прежних эпох просто не могли даже мечтать. Рационалистическая наука, буквально потрясшая человеческое воображение фантастическими открытиями, не раз еще удивит мир и потрясет его новыми и новыми открытиями.
Рационалистическая наука, расширяя наши знания о мире и о нас самих, в определенном смысле может помочь нам приоткрыть завесу, прикрывающую предвечные основания мироздания и жизни. Как подчеркивал Ф.Бэкон, частичное знание ведет к неверию, а полное - к вере. Лишь неверно понятое просвещение, отождествляемое с всеобщим среднеобразовательным уровнем, может породить неверие и атеизм. Что касается истинного просвещения в собственном смысле этого слова, то оно делает человека более восприимчивым к тайнам жизни и происхождения мира.
Все же рационализм, рациональное начало при его абсолютизации - необходимое, но недостаточное условие для полноценного человеческого существования. Блаженный Августин видел главную ошибку дохристианской философии в том, что она превозносила власть разума как высшую силу человека. Человеку, говорил он, не подобает полагаться на разум, покуда он не просвещен особым божественным откровением. Однако на Западе верх одержали рационалистический тип мышления и рационалистический подход к основополагающим вопросам мироздания и онтологических основ человеческого существования. Это стало одним из важнейших факторов, оказавших определяющее влияние на облик как самой евроцентристской цивилизации, так и на развитие идей демократии, свободы, морали и других основополагающих ценностей и установок этой цивилизации. При этом обнаружилось, что научному и связанному с ним экономическому и социальному прогрессу постоянно сопутствовали явления регресса. Вера в прогресс и вытекающий из него социально-исторический оптимизм стали причинами гигантских катастроф и трагедий ХХ в. Две мировые войны окончательно разрушили иллюзию прогресса как движения вперед и вверх, от плохого к лучшему, от низшего к высшему, от несовершенного к совершенному.
Можно утверждать, что в значительной степени именно благодаря необходимости борьбы не на жизнь, а на смерть с тоталитаризмом западной цивилизации удалось пробудить из своих недр к жизни такие гигантские потенции, которые позволили ей не только преодолеть - на время - кризис, но и сделать после второй мировой войны стремительный рывок в социальном и технологическом развитии. Но все же сначала военное поражение нацизма, а затем крах коммунизма сами по себе еще не могут служить доказательством совершенства западной системы и западного образа жизни. Как отмечал вице-президент Европейского общества культуры А.Леви, «история предоставляла нам возможность убедиться, как кризисы и противоречия современного капитализма и современной демократии неоднократно давали коммунистической системе шансы на успех в великом соперничестве».
При всем внешнем благополучии положения Запада по важнейшим параметрам материального уровня жизни, особенно на фоне тех социально-экономических неурядиц и катаклизмов, которые развернулись на востоке Европы, приходится констатировать, что проблема кризиса рационалистического сознания и самого образа жизни в последние десятилетия заявляла о себе с возрастающей очевидностью. В политической жизни, например, это выразилось в том, что со смертью У.Черчилля и Ш.деГолля завершился период героев и гигантов, с политической авансцены сошли последние герои, ее бесповоротно монополизировали прагматики, «люди организации», специалисты, профессионалы. Они неизбежно становятся пленниками рутинных, конъюнктурных событий и процессов, способны добиваться компромиссов и принимать за нас решения, сильны в экспертизе, административном деле, решении повседневных, так сказать, рутинных вопросов, но им недостает творческого порыва, талантливой, здоровой импровизации, способности в сложных запутанных ситуациях принимать этапные судьбоносные решения.
Разумеется, и на политическом поприще сохранились, а с появлением телевидения и других аудиовизуальных средств массовой информации беспрецедентно возросли значение и цена популярности политических деятелей. Но все же в данном случае мы зачастую имеем дело не столько с героями, сколько со знаменитостями на час или более.
Особенно отчетливо эта проблема просматривается в области общественной мысли. Последние полтора-два десятилетия на Западе развернулась грандиозная по своим масштабам и глубине технологическая революция, получившая название информационной, микропроцессорной, телекоммуникационной и т.д. Трудно оценить ее последствия для судеб как отдельных стран, так и всего мирового сообщества в целом. Но на этом фоне поражает скудость плодов в области общественной мысли. За последние несколько десятилетий в данной области на Западе появилось весьма мало работ, которые можно было бы оценить как этапные, проложившие дорогу новым направлениям исследований и открытий.
Трудно назвать также идеи, концепции, теории, которые по своей значимости можно было бы поставить на один уровень с феноменологией и экзистенциализмом в философии, теорией смены цивилизаций, структурно-функциональным анализом, теориями социальной стратификации в социологии и т.д. Не видно на Олимпе социальной мысли фигур калибра Э.Гуссерля, М.Хайдеггера, К.Ясперса, А.Камю и др.
Что касается новейших теорий информационного общества, информационной, компьютерной революций и т.д., то за исключением некоторых не столь значительных нюансов они мало чем отличаются от теорий постиндустриального общества начала 70-х годов. Концепция так называемых «постматериальных ценностей», сформулированная в 70-х годах, поражает своим рационализмом и сущностным материализмом. Разумеется, здесь речь идет лишь о теориях и мысли, так сказать, самого высокого уровня, этапного характера, а не о сфере конкретных исследований в конкретных областях обществознания, где исследовательский инструментарий и аналитический уровень всемерно совершенствуются. Подобного рода примеров можно было бы привести множество из самых разных сфер жизни, но изложенное здесь дает достаточные основания сказать, что проблема кризиса рационалистического сознания отнюдь не снята с повестки дня.
Однако при оценке этих реальностей нельзя забывать о том, что для общественно-исторического развития, особенно на переходных его фазах (часто оказывающихся началом восхождения), характерно усложнение общественной жизни, размножение ее форм, обогащение структур и сетей человеческих отношений. Согласно теории Вайцзеккера, включение более высокого семантического уровня снижает новизну на других уровнях эволюции. Так, социокультурная эволюция сначала в высших животных, а затем и в человеке открыла безбрежные границы новизны. С развитием техники низшие слои в социальной динамике становятся все более ритуализированными и нормализированными.
Но сами люди не нормализировались, поскольку новый уровень новизны теперь действует внутри нас. Как отмечал Э.Янч, человек не просто «выше» других организмов, он живет одновременно на большем числе уровней, чем те жизненные формы, которые появились раньше него. В условиях многомерной эволюции каждый уровень имеет свой принцип организации. Это вносит существенные коррективы и в феномен энтропии, поскольку человек и общество, сознательно вторгаясь в ход вещей, способны не только блокировать ее, но и пробуждать, и даже создавать новые источники энергии, искать новые пути и способы самовоспроизводства и самопродолжения в истории. И в нашем случае европейская цивилизация подспудно и сознательно ищет гарантии своей жизнеспособности и прогресса на путях глобализации, всемерного стимулирования всепланетарной цивилизации, вхождения в нее.

Содержание