12. Проблема «дефицита демократического контроля» в современном мире.

Идея дефицита демократического контроля в джунглях глобализированного мира являет собой знамя, вокруг которого зреет и крепнет оппозиция слепому разгулу рыночных сил, что само по себе являет регресс в долгой истории общественных установлений. Президента МВФ и прези­дента ВТО не избирали демократическим путем, их назначали лидеры самых мощных прави­тельств, кровно заинтересованных в глобализации мировой экономики. И никому нет дела до 250 млн детей в возрасте от 5 до 14 лет, создающих продукты, продаваемые на мировом рынке. Лозунгом антиглобалистов становится: «Дефицит демократии в глобальной экономике ни необхо­дим, ни приемлем».

Вступление в силу Лиссабонского договора стало итогом почти десятилетнего периода институциональных реформ, начало которым было положено Лаакенской декларацией 2001 г. [1] Как отмечают многие авторитетные эксперты (например, А. Миссироли [2]), Лиссабонский договор повышает эффективность работы структур ЕС, но не решает кардинальным образом проблему «демократического дефицита». Уровень легитимности Европейского союза и доверия к нему в глазах граждан по-прежнему недостаточен.

Наличие проблемы «демократического дефицита» не означает недемократичности политической системы Евросоюза как таковой. Скорее, это отражает трудности, связанные с попыткой развития демократии на наднациональном уровне, вне рамок традиционного национального государства. Более того, недостаточно высокое доверие к институтам ЕС или снижение доли участия населения на выборах в Европарламент [3] не могут рассматриваться как исключительные свидетельства «дефицита демократии» на общеевропейском уровне: те же проблемы присущи и национальным политически системам. Масштабное исследование на основе различных критериев демократии, проведенное Т. Цвайфелем, свидетельствует, что уровень демократичности Европейского союза принципиально не отличается от аналогичных показателей США или Швейцарии [4].

Так или иначе, намечающийся разрыв между консенсусом политических элит ЕС по поводу целесообразности развития интеграции [5] и скепсисом населения в отношении общеевропейских институтов является серьезным препятствием для дальнейшей эволюции Европейского союза. Своеобразный ресурс доверия – «разрешающий консенсус» (permissive consensus), который обеспечивал согласие населения на развитие интеграционных процессов, – подходит к концу, и вопрос обеспечения легитимности Европейского союза возникает вновь.

Но особо острая критика раздается по поводу “дефицита демократии”, “демократической легитимности” европейских структур, их негибкости и слабости контроля над ними со стороны общественности стран Европы. “The Economist” не раз критиковал Европейский Центральный банк, Европейский уголовный суд за монополию контроля над валютной и судебной сферами, за закрытость их механизма принятия решений4. Да и Романо Проди называл Пакт стабильности 1997 г. и налагаемые им ограничения “тупыми, как все негибкие решения”.

Еще в мае 2002 г. в журнале “Spectator” Роджер Скратон5 критиковал принятое в Брюсселе видение демократии как противоречащее европейской политической культуре, складывавшейся столетиями. Римское право, средневековое учение о сословиях и идеал свободного гражданского общества эпохи Просвещения учили европейцев, что “стабильность демократии обеспечивается готовностью людей принимать решения, за которые они не голосовали”. “Создающиеся в единой Европе структуры, – пишет Скратон, – содержат в себе опасность “тирании большинства”, заставляя страны вопреки своим интересам принимать волю интегристов”. По его мнению, большинство законов навязывается неизбираемыми бюрократами из Брюсселя, ЕС конфискует законодательные функции национальных парламентов, а в случае, когда европейский процесс требует референдумов, отказывается принять отрицательный ответ (как в Дании и Ирландии).

Концептуальный, подробный и по-своему аргументированный ответ критикам европейских структур дал, как ни странно, не европеец, а эксперт “по ту сторону” Атлантики – профессор и директор программ ЕС в Гарвардском университете Эндрю Моравчик. Его опубликовал в своем мартовском номере журнал “Prospect”6. Автор утверждает, что дефицит демократии в ЕС – это миф. Обычно заявляющие об этом дефиците приводят следующие аргументы: отдаленность многонациональной организации континентального масштаба от отдельных граждан, историческая беспрецедентность этих органов в общеевропейской культуре, истории, символике. Эта иллюзия подпитывается также тем, что лишь один орган ЕС – Европарламент – избирается напрямую гражданами, причем избиратели исходят при выборах из национальных предпочтений, нежели приоритетов единой Европы. Поэтому и Еврокомиссию часто воспринимают как “собрание министров, дипломатов и чиновников стран-членов для тайных консультаций”, оторванное от интересов стран-участниц, как “картель наднациональных и национальных технократов, стремящихся регулировать гражданами вне госконтроля”.

Между тем, по мнению автора, структуры ЕС базируются на критериях демократического правления – транспарентности и эффективности политики, системе конституционных “сдержек и противовесов”, позволяющей удовлетворять требования граждан, а также косвенном контроле со стороны правительств стран-членов и растущих полномочиях, предоставленных Европарламенту. В этом контексте важно, на наш взгляд, то, что о “сдержках и противовесах” пишет американский автор, в то время как европейцы в лице Стро, д’Эстена и своих журналистов говорят о громоздкости системы европейских договоров и соглашений, часто вступающих в противоречие между собой. Далее в качестве позитивного момента Моравчик напоминает о принципе субсидиарности – своеобразном “разделении труда”, при котором обычно делегируемые функции остаются в ЕС, а вопросы, вызывающие наиболее активное участие народа, относятся к компетенции страны. Беспокоясь за эффективность ЕС, ослабляемую “дистанцией между управляющими и гражданами”, некоторые эксперты сгущают краски, используя эпитеты типа “бюрократический деспотизм”, “брюссельское сверхгосударство”, отмечает Моравчик. А другие, в том числе британцы, высказывают критику ЕС как института, через который Франция стремится навязать свое административное правление на континенте. “Между тем, – возражает автор, – ЕС лишен одной из главных прерогатив современного государства – монополии на легитимную силу: у ЕС нет ни полиции, ни армии, а в случае реализации самых амбициозных планов в области европейской обороны европейцы будут контролировать всего лишь 2% сил НАТО, которые можно использовать для узкого спектра миротворческих задач”7.

Но помимо этих ограничений общеевропейских институтов, ЕС, по мнению Моравчика, располагает весьма скромной налоговой политикой, собирая лишь 1,3% ВНП своих стран-членов, в основном из трансфертов национальных и местных правительств стран ЕС. Эти средства направляются в сферы, в которых ЕС проявляет наибольшую фискальную активность (общая сельскохозяйственная политика, региональные фонды, помощь на развитие), большая часть государственного финансирования остается на уровне стран.

В ответ на критику “брюссельской бюрократии” Моравчик указывает, что по ряду вопросов политика ЕС остается “регулирующей”, а то обстоятельство, что осуществление ее возложено на правительство и парламент стран, оставляет им возможность путей обхода неудобных решений. Автор полагает, что о плюралистичности структур ЕС позволяют судить действующий в ЕС принцип разделения властей (“Комиссия предлагает, Совет министров решает, большинство парламентариев должно дать согласие, а если решение спорное, то санкцию дает суд”), а также сила национальных и функциональных интересов в Совете и парламенте. Для принятия решения в Совмине ЕС требуется от 70 до 100% голосов членов, что превышает барьер, необходимый для внесения поправок в любую конституцию мира. В случае внесения поправки в Римский договор требуется ее одобрение на национальных референдумах. Такая сложная процедура, по мнению автора, способствовала выработке в рамках ЕС “ключевых областей широкого консенсуса”, а в случае необходимости – подкупа “непослушных” с помощью субсидий. В случае неприемлемости законодательства ЕС для стран они сохраняют возможность автономных действий, а в случае необходимости углубленных контактов – участвовать в “интенсивном сотрудничестве”. Страны-члены оставляют в своей компетенции те сферы политики, к которым наиболее чувствительны европейские избиратели, ограничивая налоговые, административные ресурсы ЕС. На основании этого автор заключает, что “ограничение компетенций в ЕС не только делает почти невозможным любые произвольные действия, но и обеспечивает, что законодательство в Брюсселе представляет общественный консенсус”.

Но несколько органов все же по праву обладают значительной автономией и наднациональным статусом – это Европейский уголовный суд, Европейский Центробанк, генеральный директорат по вопросам конкуренции. Это связано с тем, что в сферах, где большинство граждан остается “решительно невежественными” или не участвуют, должны работать исключительно эксперты-экономисты и юристы. Эти институты, утверждает автор, обеспечивают справедливость, права и нормы индивидуумов и миноритарных групп, а также справедливое представительство для большинства, исправляя диспропорции национального демократического представительства (правда, автор не указывает, как именно эта корректировка реализуется). Что касается критики со стороны социал-демократов, что ЕС не хватает демократической легитимности в силу недостаточной социальной ориентации структур ЕС, то автор считает эти опасения преувеличенными, т.к., по его мнению, в Европе благосостояние обеспечивается достаточно стабильно.

Некоторые критики, не ставя под сомнение демократическую легитимность европейских структур, полагают, что в единой Европе все же не удалось создать политической идентичности в форме общеевропейских партий для реализации политического участия европейцев. Между тем, именно это участие смогло бы нейтрализовать, по их мнению, негативное восприятие общественности. В основе этого взгляда лежит предположение, что появление “возможностей для прямого участия и обсуждения напрямую может создать более глубокое чувство политического сообщества в Европе или по крайней мере более широкую народную поддержку европейских институтов”, – отвечает Моравчик. Однако европейские избиратели не очень активно пользуются правом волеизъявления, не проявляя интереса к включению гражданского общества в работу конституционного конвента. Вопросы, поднимаемые в Страсбурге и Брюсселе, не очень заботят избирателей, больше интересующихся решением проблем здравоохранения, образования, правопорядка, пенсионной и социальной политики, остающихся в компетенции их стран.

Автор заключает, что представление о дефиците демократии – следствие политического оппортунизма, “старомодного национализма”, отсутствия предвидения. Действующие в ЕС институты, естественно, окажутся неэффективными для тех, кто исходит из абстрактных политических идеалов парламентской или плебисцитарной демократии, а не из реального механизма национальных демократий, убежден автор.

13. Проблема отношений «Север-Юг» в современном мире.

проблема взаимоотношений

Одними из серьезнейших проблем современности являются проблемы социально-экономического развития, в разрезе которой все более и более выделяется разрыв в социально-экономическом развитии и благосостоянии между развитыми странами Запада и странами так называемого "Третьего мира".

Развитые страны характеризуются высоким уровнем дохода на душу населения. В таких странах большая часть населения имеет высокий уровень жизни. Развитые страны имеют, как правило, большой запас произведённого капитала и население, которое по большей части занято высокоспециализированными видами деятельности.

Развитые страны называют также индустриальными странами или индустриально развитыми.

Третий мир (развивающиеся страны) - те страны, которые отстают в своем развитии от индустриально развитых стран Запада со свободным рынком (Первый мир) и индустриально развитых бывших социалистических стран (Второй мир).

Сегодня налицо одна тенденция - бедные беднеют, а богатые богатеют. Так называемый, "цивилизованный мир" (США, Канада, Япония, страны Западной Европы - всего около 26 государств - примерно 23% мирового населения) на данный момент потребляют 75% производимой в мире энергии, 79% добываемого топлива, 95% древесины, 72% выплавляемой стали, источником же сырья является как раз "Третий мир", в котором сегодня остро стоят гуманитарные проблемы, в том числе проблема голода.

Проблема взаимоотношений "Первого" и "Третьего" миров и получила название проблемы "Север - Юг". Касательно нее существует две противоположных концепции: первая утверждает, что причиной отсталости стран бедного "Юга" является так называемый "Порочный круг бедности", в который они попадают, и за счет чего не могут начать эффективное развитие. Многие экономисты "Севера", приверженцы этой точки зрения, считают, что в своих бедах виноват сам "Юг".

Иная концепция утверждает, что основную ответственность за нищету стран современного "Третьего мира" несет именно "цивилизованный мир", ибо именно при участии и под диктовку богатейших стран мира происходил процесс формирования современной экономической системы, и, естественно, эти страны оказались в заведомо более выгодном положении, что сегодня позволило им сформировать так называемый "золотой миллиард", погрузив в пучину бедности все остальное человечество, нещадно эксплуатируя как минеральные, так и трудовые ресурсы стран, благодаря распространению колониализма и неоколониализма.

Низкий душевой доход в бедных странах ограничивает возможность сбережений и накопления. В результате сохраняется низкая производительность труда и низкие доходы. К тому же быстрый рост населения может сразу поглотить увеличение дохода на душу населения и таким образом свести на нет возможность выхода из “порочного круга бедности”.

Так же существую и проблемы с образованием.