Внешняя политика и национальные интересы

Идеологические установки и концепции являются одной из основных движущих сил внешней политики любого государства. Однако если свести анализ формирования стратегических установок и действий государств на международной арене только к выявлению их идеологических истоков, то это будет означать существенное сужение предмета исследования. Более того, остается открытым вопрос о природе и происхождении самих идеологий. И поэтому, выстраивая схему взаимодействий внутренних факторов и внешней политики, исследователи часто помещают в центр своего анализа национальные интересы, процессы и механизмы их формирования и реализации. При этом идеологические концепции и представления чаще всего рассматриваются как выражение определенных интересов. Особое значение имеют те интересы, которые принято называть национальными.

Категория «национальный интерес» занимает центральное место в современной теории международных отношений и, более того, в политической науке в целом. Известна, например, ставшая классической фраза У. Черчилля. Охарактеризовав в свое время Россию как «загадку, окутанную тайной и помещенную внутрь головоломки», Черчилль, однако, продолжил свою мысль, заметив: «Возможно, существует ключ к разгадке этой тайны. Этот ключ - российский национальный интерес». Такая трактовка, бесспорно, открывает путь к систематическому исследованию внешнеполитического процесса. Деятельность государства на международной арене обретает логику, если представить ее как более или менее последовательную и внутренне согласованную цепочку действий на разных направлениях и в разных географических регионах, в ходе которых реализуются национальные интересы.

Однако немедленно возникает принципиально важный вопрос: что такое национальный интерес, каково его содержание и как он соотносится с интересами тех или иных социальных слоев, политических групп, лоббистских формирований, сопряженных с теми или иными секторами экономики? При этом исследователи неоднократно отмечали, что каждая социальная группа или прослойка склонна трактовать свои собственные интересы как «общенациональные» или даже «общечеловеческие». В научной и публицистической литературе существуют две основные трактовки понятия «национальный интерес», представляющие собой полярные точки зрения, но есть и многочисленные концепции, сочетающие в той или иной мере элементы как одного, так и другого подхода.

Первая, либеральная, интерпретация распространена в демократических обществах и предполагает, что национальный интерес формируется как некое обобщение интересов граждан. Внешнеполитические задачи государства и, следовательно, государственные интересы, в том числе в области внешней политики, заключаются, согласно этой концепции, в обеспечении интересов граждан, прежде всего их потребности во внешней безопасности - экономической, политической и военной. Считается, что государство должно также защищать основные базовые ценности общества, обусловленные его демократической природой и разделяемые большинством населения. Можно предположить, что такого рода механизмы определяют, хотя и не полностью, существенные особенности формирования внешней политики развитых демократических государств. Они возникают при наличии достаточно зрелого и влиятельного гражданского общества, а также при условии, что государство реализует, в том числе и в области внешней политики, мандат, получаемый от граждан.

Вопрос о природе российских национальных интересов, как и целый ряд других аспектов формирования и реализации внешней политики, является объектом исключительно острой политической и научной дискуссии. Многие политические деятели и ученые прямо или косвенно разделяют иную, не либеральную концепцию, которая отождествляет национальные интересы с интересами государства. Появилось даже понятие «национально-государственные интересы», видимо, предполагающее тождественность интересов «нации», с одной стороны, и государства - с другой. При анализе этой концепции прежде всего возникает вопрос: можно ли соотносить интересы граждан государства и интересы нации, как некой специфической общности, возникающей на этнической основе? Для России, являющейся многонациональной страной, сама постановка вопроса о национально-государственных интересах может привести к межнациональным трениям, поскольку неясно, интересы какой именно из примерно ста этнических групп должна отстаивать российская внешняя политика.

Но гораздо важнее другое. В общем плане указанная концепция соответствует широко распространенным в России представлениям о том, что патерналистское государство является некой несущей конструкцией российского общества, без которой оно неизбежно подвергнется дезинтеграции, институтом, который якобы формулирует, выражает и реализует интересы общества. При этом либо явно, либо косвенно предполагается, что интересы государства выше, чем интересы личности. А это, в свою очередь, предполагает, что смысл существования индивида заключается в служении государству, как высшему и законченному воплощению общества или нации.

Эта концепция, часто называемая «государственнической» или «державной», как представляется, абсолютизирует особенности социально-исторического развития как Российской империи, так и ее коммунистической ипостаси - Советского Союза. Однако она типична не только для России, но и для многих авторитарных, и особенно тоталитарных, режимов, в которых общество и индивид, по сути, поглощены государством. Подобные взгляды исходят из того, что Россия обречена на авторитарно-этатистскую модернизацию, реализованную в ряде стран «третьего мира».

Данная система взглядов и аргументов неприемлема для сторонников либеральной модернизации российского общества. Как писал, например, видный российский политический деятель и правозащитник С. Ковалев, «державность - это вовсе не синоним сильной и эффективной государственной власти, обеспечивающей защиту прав, интересов и безопасности граждан. Державность - это азиатское обожествление государства как самодовлеющей мощи, стоящей вне общества над ним. Тенденция к державности генетически заложена в бюрократических структурах российского государства. Это связано не с силой, а со слабостью этих структур: не будучи в состоянии эффективно работать в условиях демократического контроля, они вынуждены подменять конституционные цели государства мифической заботой о величии державы».

Однако независимо от разногласий и споров между «государственниками» и либералами трактовка национальных интересов как интересов государства не дает возможности представить эти интересы в конкретном, ясно определенном виде. Попытка конкретизировать их приводит к выводу о том, что под интересами государства, как правило, имелись в виду интересы режима, прежде всего правящей группировки или страты, монополизировавшей власть, а также интересы различных элит, связанных с теми или иными сегментами государственной машины или борющихся за контроль над ними. Можно предположить, что под государственными интересами Российской империи понимались прежде всего интересы самодержавия как правящего режима, а в советское время - интересы верхушки КПСС, руководствовавшейся как эгоистическими интересами, так и идеологическими установками (на определенных исторических этапах).

В практическом плане наиболее плодотворным представляется подход к анализу процесса формирования российской внешней политики как результата сложного взаимодействия различных групп интересов, так или иначе воздействующих на государственные структуры и институты, отвечающие за внешнеполитическую деятельность государства. В этом свете внимание прежде всего привлекают интересы, присущие тем или иным группам государственной бюрократии, а также армии, военной промышленности, ведущим отраслевым лобби и другим экономическим группировкам. Более или менее цельная картина формирования российской внешней политики может получиться, если удастся сопоставить внешнеполитические установки России и интересы крупных социальных групп и элитных кланов, имеющих возможность воздействовать на процесс выработки и реализации внешней политики.

Подобная ситуация не является чем-то уникальным и свойственным только России. Она в той или иной степени присуща большинству государств мира. Различия между ними заключаются скорее в масштабах расхождения интересов различных группировок, представляющих общество и элиту, в наличии или отсутствии общественного консенсуса по внешнеполитическим проблемам. В западной политической науке была даже разработана «модель бюрократической политики», согласно которой линия государства на международной арене есть результат сложного взаимодействия различных группировок в государственном аппарате. Эта модель не без успеха применялась и для анализа советской внешней политики.

«В самом общем виде, - писал, например, чешский исследователь И. Валента в книге, посвященной анализу процесса принятия решения о введении советских войск в Чехословакию в 1968 г., - основной тезис политико-бюрократической парадигмы можно сформулировать следующим образом: внешнеполитические акции Советского Союза, как и других государств, не исходят от одного-единственного субъекта (правительства), который рациональным образом максимально обеспечивает интересы национальной безопасности или защищает любые другие ценности. Наоборот, такие акции являются результатом процесса политического взаимодействия («перетягивания каната») между несколькими субъектами-акторами». Такой подход, в свою очередь, ставит вопрос о наиболее влиятельных «группах интересов» в России и их внешнеполитических установках.