Подходы к пониманию внешней политики ФРГ

реферат

5. Критика и дополнения к концепции “мягкой силы”

Как уже было сказано выше, концепция Ная является предметом острой научной дискуссии. Рассмотрим для начала критику самого определения “мягкой силы” и его альтернативные трактовки. Большинство исследователей отмечает недостаточную чёткость дефиниции, данной Наем. Так Александре Бохас характеризует концепт Ная как “поверхностный” (shallow), в частности, критикуя его за необоснованное строгое разделение между привлекательностью и принуждением, которое приводит к смещению фокуса анализа на действия вооружённых сил. Похожую критику высказывают Джеральдо Заран и Леонардо Рамос (Geraldo Zahran and Leonardo Ramos). Они критически оценивают основания, предложенные Наем для разделения “жёсткой” и “мягкой силы”, утверждая, что “жёсткая сила” не обязательно основывается на материальных ресурсах и принуждении, а “мягкая сила” на нематериальных ресурсах и кооперации. В качестве контрпримера приводится использование “мягкой силы” через международные институты одним государством для принуждения другого государства и наоборот, кооперативное поведение для создания ресурсов “жёсткой силы”, например военных союзов. На этом основании Заран и Рамос делают вывод о том, что определению “мягкой силы”, данному Наем, “не хватает строгости”. Брэнтли Вомэк (Brantly Womack) также указывает на “аналитическую размытость” концепта, задаваясь вопросом, можно ли считать его связным, если он "включает в себя всё от Бритни Спирс до мнения мирового сообщества о вторжении в Ирак”. Как и предыдущие критики, Вомэк ставит под сомнение предложенное Наем деление на “жёсткую” и “мягкую силу”, полагая что “мягкая сила” может быть лишь производной от феномена “жёсткой силы”. Данная критика не лишена оснований, однако она скорее разрушает концепт “мягкой силы”, нежели совершенствует его и делает более применимым для анализа.

С других позиций выступают такие исследователи как Мэттью Кроэниг, Мелисса МакАдам и Стивен Вебер (Matthew Kroenig , Melissa McAdam & Steven Weber). Они не только указывают на отсутствие согласия в научной среде по поводу определения “мягкой силы”, но заходят дальше и предлагают уточнённую версию определения. С их точки зрения, применение мягкой силы государствами заключается в “координированной попытке государства убедить других акторов поступить так, как иначе они бы не поступили, используя инструменты, которые не имеют прямого влияния на структуру материальных стимулов этих акторов”. Схожую версию уточнённого определения “мягкой силы” предлагает Лэйла Салех (Layla Saleh), которая концептуализирует её как “сознательную стратегию государства, не подразумевающую использование “жёстких” методов и имеющую своей целью влияние на правительство или население определённого государства таким образом, который способствует продвижению интересов [государства, использующего “мягкую силу”]. Данное определение проясняет, кто именно является субъектом “мягкой силы” и представляется лучше операционализированным, благодаря тому, что задаёт “мягкой силе” более чёткие рамки, отсекая ценностное измерение и фокусируясь на инструментальной стороне вопроса.

Другим пунктом критики концепции “мягкой силы” является непроработанность каузального механизма. Иначе говоря, Най не даёт объяснения тому, каким образом ресурсы “мягкой силы” превращаются в желаемые политические результаты. Кристофер Лэйн (Christopher Layne) прямо пишет, что “механизмы с помощью которых работает “мягкая сила” неясны”, а “попытки Ная проиллюстрировать, как именно она функционирует лишь демонстрируют, насколько эти механизмы недетализированы”. Таким образом, непонятно, в чём заключается специфическое действие “мягкой силы”, в чём её “добавленная стоимость”. Схожую критику, хотя и немного в другом направлении, высказывают Пинар Билгин (Pinar Bilgin) и Бериван Элис (Berivan Eliє). В частности, они указывают на то, что Най не раскрывает, каким образом “привлекательность” появляется из обозначенных им ресурсов “мягкой силы”. На этот недостаток также указала Дженис Маттерн (Janice Mattern), охарактеризовавшая привлекательность как очень субъективное чувство, апелляция к которому требует прояснения вопроса, что именно делает объект привлекательным для одних и непривлекательным для других. Для устранения этого пробела, который затрудняет не только теоретическое осмысление концепта, но и практическое применение “мягкой силы”, она предлагает использовать конструктивистский подход и трактовать привлекательность как социально сконструированную “реальность”, которая создаётся в ходе коммуникации. При этом, Маттерн подчёркивает конкурентный характер различных версий “реальности” в мировой политике, “правдивость” которых отстаивается их авторами не посредством рациональной аргументации, а посредством коммуникативной стратегии под названием “вербальное сражение”. Основным инструментом этой стратегии является репрезентативная сила (representational force), суть которой заключается в том, что автор “реальности” обретает власть над своей аудиторией тем, что создаёт ощущение онтологической угрозы, эксплуатируя противоречия “реальности”, составляющей Я жертвы и тем самым вынуждает её принять предлагаемую альтернативную версию “реальности”. Исходя из этого, Маттерн делает вывод, что “мягкая сила” также имеет в себе элемент принуждения, следовательно, не стоит переоценивать её “мягкость”. Хотя наличие принуждения при использовании “мягкой силы” представляется достаточно спорным, предлагаемая Маттерн модель позволяет составить достаточно полное представление о том, как именно та или иная точка зрения приобретает “привлекательность”, тем самым восполняя логический пробел в оригинальной концепции Джозефа Ная.

К вопросу каузального механизма действия “мягкой силы” также обращается Кондо Сеиичи (Kondo Seiichi). Однако, в отличие от Маттерн, он рассматривает уже не механизм появления “привлекательности”, а модель конверсии ресурсов “мягкой силы” в желаемые политические результаты. В первую очередь, он констатирует, что в случае “мягкой силы” установление причинно-следственных связей сильно затруднено. Хотя Сиичи указывает, что “жёсткая сила” также далеко не всегда обладает ясной связью между ресурсами и результатами, “мягкая сила” отличается не только слабой предсказуемостью результатов, но и возможными незапланированными последствиями, более того, один и тот же подход может дать разные результаты, в зависимости от того, кто является реципиентом. Для лучшего понимания процесса функционирования “мягкой силы”, Сиичи предлагает разбить его на четыре последовательные стадии: ресурсы, их передача, затем их восприятие и, наконец, результаты. Он полагает, что выделение этих четырёх стадий позволяет понять, где проявляется такое свойство “мягкой силы”, как субъективность, а также, кто проявляет эту субъективность, что позволяет политическим акторам, обращающимся к публичной дипломатии определять, какая политика является наиболее подходящей на каждой стадии.

Наконец, ещё одно заметное дополнение к концепции Ная предлагает Джиуллио Галларотти (Giullio Gallarotti). Он определяет “мягкую силу” как форму мета-власти (meta-power). Понятие мета-власть описывает ситуацию, в которой властные отношения встроены в структуру социальных взаимодействий, которая влияет на эти отношения, тем самым, влияя и на их итоговый результат. Таким образом, используя терминологию “теории сделок”, мета-власть задаёт рамки пространства для торга. При этом, Галларотти проводит различие между “мягкой силой” как формой мета-власти и контролем над повесткой, который представляет собой элемент мета-власти. Он описывает “мягкую силу” как концепт, скорее родственный понятию “третьего лица власти”, то есть формированию ценностей и убеждений. Продолжая описывать механизм функционирования “мягкой силы” в рамках “теории сделок”, Галларотти демонстрирует, как именно “мягкая сила” влияет на политические результаты. Для этого он описывает пространство торга как прямую, начинающуюся в точке М, которая представляет максимально выгодный для страны М политический результат, и заканчивающуюся в точке N, которая, соответственно, представляет максимально выгодный политический результат для страны N. В первом случае (Рис. 2) национальные цели экзогенны, а точки равновесия зависят исключительно от баланса ресурсов и/или фактора отношений между акторами. Таким образом, точка равновесия Е3 выгодна стране N и крайне невыгодна стране M. Точка равновесия E2 представляет собой случай примерного равенства сторон в торге, в то время как точка равновесия E1 по своим свойствам является противоположностью точки E3.

Рис. 2

Случаи 2 (Рис.3), и 3 (Рис.4) иллюстрируют процесс торга, встроенный в контекст мета-власти. Национальные цели, будучи встроенными в систему социальных отношений, становятся эндогенными. При этом страна N успешно пользуется ресурсами “мягкой силы”. Рисунки 3 и 4 отражают изменения, произошедшие в процессе торга в результате действия “мягкой силы” государства N. В обоих случаях цели государства M смещаются в направлении максимально выгодного для государства N политического результата, тем самым уменьшая пространство для торга выгодным для государства N образом. Соответственно, итоги торга будут ближе к целям государства N. При этом Галларотти отдельно указывает, что такой сдвиг целей не предполагает возникновения конфликта интересов между государствами. Более того, он оговаривает возможность существования взаимной выгоды в рамках эндогенного процесса - например, если в результате появления действия “мягкой” силы равновесие перемещается с точки Е1 в точку Е2, то относительно случая 1 оно становится ближе к максимально выгодному политическому результату как для страны M, так и для страны N.

В случае успешного использования ресурсов “мягкой силы” обоими государствами (Рис.4) их точки максимально выгодных политических результатов смещаются навстречу друг другу пропорционально величине “мягкой силы” государств M и N.

Рис. 3

Рис. 4

Таким образом, можно констатировать, что концепция Джозефа Ная нашла широкий отклик в научном сообществе. Её критическое переосмысление позволяет достичь большей концептуальной целостности и увеличить её ценность как аналитического инструмента.

Делись добром ;)